понемногу, потому что чем быстрее проходило преображение, тем скорее за ним следовал голод.
В основном изменения были внутренними, так как я не хотел привлечь внимание Нарцкуллы. Но иногда приходилось понемногу наращивать объём мышц в надежде, что ведьма не будет приглядываться.
Она увидит явную перемену, а к чему вызывать в ней подозрения?
Дело осложнялось тем, что для более-менее контролируемых изменений недостаточно было просто черкануть что-то на ядре. Небрежных мазков хватало для дряни вроде опухолей, но они не работали для более сложных структур, которые нуждались в гармонии между рисунком на ядре и физическим воплощением. В лучшем случае коррекция не закреплялась.
В худшем начинала разлагаться плоть.
Постепенно я подбирал нужный рисунок, но дело продвигалось со скрипом.
Перестройка организма сопровождалась неприглядными картинами. Нейфила перестала исподтишка коситься на меня, когда увидела, как расползается плоть на руке, обнажая кости.
Когда подступал голод, я заглушал его, впитывая остатки души побеждённых монстров. Пришлось закончить, когда в распоряжении остался последний тушканчик. Я прошёл стадию Наброска, но на Эскизе физического состояния придётся задержаться надолго.
К этому моменту у девчонки, которая старательно боролась с паутиной, плесенью и грязью, начала валиться из рук тряпка.
— Всё, — пробормотала она, закинув рваньё в ведро. — Больше не могу.
— Когда ты понимаешь, что наступила ночь и пора спать?
Нейфила вылила грязную воду в широкую трещину на полу.
— Тут нет ночи и дня. Я иду спать, когда вымотаюсь так, что падаю от усталости. Если не везёт, то госпожа застаёт меня спящей и наказывает, ведь я обязана работать постоянно.
— А чем ты питаешься?
— Тем, что найду.
В подтверждение своих слов она встала на цыпочки, сорвала несколько крошечных грибов, которые вырастали прямо из кладки под потолком, и принялась их жевать.
Невольно я восхитился Нейфилой. Она могла говорить что угодно, но в подобных условиях люди долго не живут, если не обладают выдающейся тягой к жизни.
Девчонке хватило такта — и безумия — предложить грибы мне.
Я отказался.
Когда мы вернулись в келью, обессилевшая Нейфила заползла в свою нишу и тотчас уснула. Я подождал немного, чтобы убедиться, что она не проснётся. Когда дыхание рабыни выровнялось, я выбрался наружу.
Пора раскопать секреты Нарцкуллы.
Как отыскать в бесконечном лабиринте магическую лабораторию? Правильно — по источаемым ею потокам магии.
Я пока не научился совмещать звериные органы чувств и человеческое тело, чтобы видеть их. Но ничего не мешало попробовать по-иному.
Я перевоплотился в тушканчика и бодро запрыгал в неизвестность.
Глава 10
В полной мере свыкнуться с перевоплощением в животных я так и не сумел.
Когда я научусь создавать стабильную химеру, добавляя их части тел в форму Каттая, нужда в них отпадёт совсем. А пока — придётся потерпеть.
Коридоры были пронизаны магической энергией. Она напоминала густой туман, в котором пульсировали разноцветные искры. Не удержавшись, я попробовал поймать одну языком, но она просто погасла, и я ничего не ощутил.
Я давно потерял счёт пройденным развилкам, когда удача наконец улыбнулась мне. На очередном повороте я увидел мощный поток маны, который стелился над ковром. Он был похож на канат, узкий, но настолько плотный, что казался почти осязаемым. Порой из него выстреливали протуберанцы, дотягивавшиеся до светильников, и те зажигались или погасали.
Я двинулся вдоль потока, гадая, не был ли он некой изощрённой ловушкой ведьмы. Если так, я в неё попался. Однако других примет мне всё равно не встречалось, так что выбора не было.
Надеюсь, в конце пути не доведётся наткнуться на минотавра.
К счастью, минотавров в лабиринте аванпоста не водилось.
Магический поток привёл меня к тяжёлой кованой двери, до того основательно вросшей в стены, что не верилось, что она в принципе может открываться. К тому же в ней не было замочной скважины.
Только тогда я задумался над тем, зачем Нарцкулле понадобилась дверь. Ведьма же спокойно двигала камни магией.
Попахивало ловушкой.
А когда дверь шелохнулась и, протяжно скрежетнув, распахнулась в обманчиво-гостеприимном жесте, то я практически уверился в том, что внутри будет ожидать старуха.
Чутьё подсказывало, что не следует входить туда, куда меня так настойчиво приглашали. Но я перевоплотился в Каттая и рискнул. Всё равно не получится отвертеться, если это проделки ведьмы.
Едва я вошёл, дверь за мной захлопнулась — куда быстрее, чем открывалась. В её стремительности было что-то от мышеловки, которая поймала наивную добычу.
Тотчас зажглись светильники — десятки стеклянных шаров, в которых парили, лениво вращаясь, тонкие пластины. Я присмотрелся и понял, что это были отсечённые крылья, как у бабочек, но значительно крупнее. Они разливали вокруг себя рассеянный тёплый свет.
Вдоль стен впритык тянулись стеллажи с потрёпанными книгами и инструментами неизвестного назначения. Между ними стояли закрытые стеклянные банки с какой-то дрянью, погружённой в прозрачную жидкость. В одном из сосудов плавало крошечное тельце с кожей цвета воска и уродливыми шрамами на спине.
Похоже, всё-таки не бабочки…
В углу расположился очаг, в недрах которого тлели угли. Он был покрыт рунами столь плотно, что не нём не виднелось ни одного свободного участка. Порой они накладывались друг на друга, и в мягком сиянии крыльев чудилось, как они шевелятся, перебирая кончиками своих завитушек.
Возле очага висело зеркало, брат-близнец того, что находилось в темнице. Через него Нарцкулла и наблюдала за мной, а до того — за пойманным ею безликим. У зеркала стоял древний шкаф с массивными створками.
Центр комнаты занимало гигантское каменное возвышение, на котором распласталось тщательно разделанное тело. Было трудно сходу угадать, к какому виду оно принадлежало при жизни, а изучать его пристальнее я не стал, чтобы не провоцировать голод.
Пахло кровью, какой-то едкой гадостью и прогнившими потрохами. Любого вменяемого человека подобное сочетание немедленно свалило бы на пол в приступе рвоты, однако я не был человеком, а Нарцкулла не была вменяемой.
В этом смысле мы друг друга стоили.
Рядом с возвышением примостился столик с различными пилами, ножами и щипцами. Некоторые были покрыты свежей кровью.
Я остановился, оглядевшись в лёгкой растерянности. Лабораторию ведьмы я обнаружил и даже проник внутрь, но что дальше? Перебирать стеллажи в поисках могущественного артефакта? Пролистать книги, в которых мог затесаться важный и смертельно опасный для Нарцкуллы секрет?
Я шагнул к полкам, потянулся к первой попавшейся книге — и остановился, когда услышал хриплый, измученный голос:
— На твоём месте я бы этого не делал.
Сперва я решил, что со мной заговорил распотрошённый труп, но тот признаков жизни не подавал, — чему я был рад. Некстати проснувшееся воображение подкинуло несколько образов, которые заставили мимолётно пожалеть о наличии у меня богатой фантазии.
— Почему? — спросил я в пустоту. Но ответила не она, а очаг:
— Потому что заклятья, которыми они запечатаны, разорвут тебя на куски. Нарцкулла хранит здесь самые ценные свои приобретения, она не оставит их безопасность на волю случая. Хотя для тебя они в любом случае будут бесполезны. Ты их просто не поймёшь. В них содержатся сложные магические формулы…
— Что, если я за ними и пришёл?
— И они зашифрованы. Полагаю, тебе хочется наложить руки на что-нибудь более… доступное.
Я пораскинул мозгами, но в конечном счёте признал правоту очага. Хватать неизвестно как защищённые фолианты при живой старухе было глупо.
В каком-то из них наверняка расписан путь вниз, глубже в Бездну, к исполнителю желаний.
После того как я разберусь с ведьмой, вернусь за ними. Может быть, с её смертью спадёт и защита. А пока трогать что-либо в её лаборатории и рисковать оставить в ней следы своего присутствия — то есть лужи разложившихся червей — было нежелательно.
Вблизи очаг источал почти осязаемый жар. Волны тепла расходились от него, как от крошечного солнца. Я перекинулся в тушканчика — и чуть не подпрыгнул от неожиданности.
На очаге сходились сотни, тысячи магических потоков. Они сливались в огромный шар, который содрогался, словно монструозное сердце. Вернув себе облик Каттая, я заглянул в очаг.
